Товарищ ясно сказал:
— И чтоб в Сети никаких портретов! Категорически воспрещается.
— И даже со спины нельзя? — спросил пока еще безымянный герой, на что товарищ из органов лишь усмехнулся:
— Со спины можно. Но только чтобы без особых примет. Вот как у меня.
И показал герою свою неброскую спину.
Нужна была биография. Товарищ придумал ее в пять минут. Все как у людей: родился, крестился. Женился.И даже в чем-то участвовал. Потом жизнь дала трещину, а затем и вовсе развалилась на куски. Как говорится, и захочешь, а не склеишь.
Вот такая биография: туманная, расплывчатая. Неопределенная. Не подтвердить и не опровергнуть. Можно только в нее поверить, или — не поверить вовсе.
А вот над псевдонимом пришлось таки поломать голову. «Лютик» и «Агент 007» товарищ отмел, не задумываясь.
— У нас таких «лютиков» — каждый второй, — сказал он. — А уж агентов, тех вообще… Не успеваем номера записывать.
— А «Железный» не подойдет?
— Не подойдет, — отрезал товарищ. — Был у нас уже такой «Железный»… До сих пор грехи замолить не можем, — и покосился в сторону Лубянской площади.
— Может, «Семенов»? — робко предложил герой. — А что? Скромно, интеллигентно…
— Это я Семенов, понял? Других не требуется, — буркнул товарищ и на минуту задумался. — Значит, так, есть отличный псевдоним. Запоминай: звать тебя будут…
* * *
Стоп!
На этом месте редактор отложил рукопись в сторону и стал задумчиво стягивать с носа очки. Стянул и принялся старательно их протирать, давая мне возможность приготовиться к самому худшему. Я приготовился. А он протер до последней диоптрии, решительно водрузил очки на место и сказал:
— Не… пой… дёт!
Именно так, с разбивкой на три такта.
— Но почему же? Хороший сюжет…
— Лично я ничего хорошего в нем не вижу, — сухо сказал редактор. — И эта странная фраза: «Звать тебя будут…» Что это еще за намеки на?.. — здесь он понизил голос, и окончание я не разобрал. — Откуда это у вас? Суворова-перебежчика начитались?
— Но ведь это пародия, — пытался я объясниться. — Вполне безобидная пародия!
— Пародии безобидными не бывают, уж вы мне поверьте, — редактор держал рукопись с таким видом, будто собрался топить ее на моих глазах. Если бы рукопись замяукала, я бы не удивился. — Все эти «лютики», агенты… Лубянка, наконец. По-вашему, это — безобидно?
— Но, может быть…
— Нет, не может! Это я вам как редактор говорю, — здесь рука у него задрожала, и страницы посыпались на столешницу. — Вы про собак писать не пробовали? — неожиданно мягко спросил он.
— В каком смысле?
— В прямом. Например: жил старик, и была у него любимая собака. Однажды она околела. Завернул старик собаку в одеяло и отправился хоронить…
Пересказал что-то очень знакомое и добавил: «Вот о чем надо писать! Между прочим, за прошлый год автору премию дали».
* * *
Таким как я премии не дают: хоронить литературных собак я не умею. Смущенно пробормотав что-то вроде: «Да-да, конечно… и фраза», я попрощался и покинул кабинет, пообещав на досуге подумать насчет сюжета.
В коридоре меня охватил запах старых подшивок, недолговечной славы и ношеной обуви. Свернув рукопись трубочкой, я продудел в нее: «Облом!» И подался к выходу.
Внезапно я остановился. Нет, это меня остановили! Энергия чьей-то злой воли заставила на секунду задержаться у двери с алюминиевой цифрой 6, косо прибитой к рыжей филенке. Меня охватило предчувствие назревающего скандала. И я не ошибся. Вдруг громыхнуло за дверью сердитое: «Только через мой труп!» Стеклянными осколками осыпался женский смех, тотчас же раздавленный грубыми мужскими голосами:
«Хорошо ему там, в Швейцарии, о русской душе рассуждать!»
«Это ты верно подметил: та еще штучка!»
«Да что вы к нему прицепились? Хороший роман…»
И снова что-то про штучку, про душу и про Швейцарию.
Неожиданно дверь распахнулась, больно ударив меня в плечо.
— Я извиняюсь, — Парень лет тридцати в несвежем костюме сделал вид, что смущен дальше некуда. Стрельнул глазами на рукопись, спросил. — Вы сюда? — И тут же крикнул в глубину комнаты: — Эй, Фиолов!
Человек, сидевший за столом, поднял голову, и я увидел помятое лицо гения. Из-под курчавой седины проглядывал лоб Заратустры. Блеснули очки, поймали меня в фокус и тотчас же угасли. Очевидно, никакого интереса я для гения сейчас не представлял.
— Да вы проходите, не стесняйтесь. У нас здесь запросто, — засуетился в костюме. Я смущенно забормотал что-то насчет редактора и Лубянки, но меня уже не слушали.
Открыли дверь шире. Пришлось войти.
* * *
Итак, я вошел. Поздоровался («Здррррр», — прозвучало в ответ). И протянул рукопись гению по фамилии Фиолов.
— Ага! — сказал гений, и уткнулся в рассказ. За спиной мелко прыснули.
Я оглянулся. За соседним столом сидела девушка. Такое небесное создание, сущее облачко в майский день. Я улыбнулся. Впрочем, без особого успеха. Небесные создания меня вниманием не жалуют. Наверное, я кажусь им слишком уж земным.
— Мы не познакомились, — ревниво заметил в костюме, и одарил меня щедрым рукопожатием. — Штопоров. Володя. Поэт.
Я назвался. Поэт сделал вид, будто бы раньше где-то уже слышал мое имя. Не скрою: стало приятно.
— Что? Епихин? Ну, как же!.. — ввернул и гений, на секунду выглядывая из-за рукописи. Стало приятней вдвойне.
— А не освежиться ли нам? — тут же предложил Штопоров. — Время, знаете ли, к обеду…
— Категорически поддерживаю, — отозвался Фиолов, и покосился на соседний стол.
Тотчас же облачко пришло в движение, начало густеть и наливаться небесным электричеством. В считанные секунды оно приняло вид шаровой молнии. Фиолов заторопился. Подхватил рукопись и устремился к двери.
— С концами, Борь, или как? — сверкнула из-за стола странная фраза.
— Как получится! — туманно отвечал Фиолов, выскакивая за дверь.
Вскоре мы уже сидели в кафе и обсуждали достоинства моего рассказа.
— Лютик — это находка! И Железный — тоже находка, — восторгался Фиолов, то и дело отрываясь от рукописи, чтобы выпить вина. — А про Лубянку, так вообще… Классный сюжет!
— А вашему редактору не понравился, — сказал я грустно.
— И не удивительно, он сам из бывших, — ввернул Штопоров и оглянулся по сторонам. — Про Бродского, надеюсь, слышал? Его работа.
— Но как же?..
— Элементарно. Правду в мешке не утаишь! — В глазах у Штопорова плясали мелкие бесы. — Он про Суворова что-нибудь спрашивал?
— Спрашивал.
— На испуг тебя брал. А написать про собаку советовал?
— Ну.
— В друзья набивался!
Стало душно. Две пуговицы на рубашке расстегнулись как бы сами собой. Из шести занятых столиков как минимум пять прислушивались к нашему разговору. Бравый молодец за стойкой покосился на нас и сделал вид, что старательно готовит коктейль. Тихо жужжал диктофон, замаскированный под миксер.
— Ты с редактором поосторожней, — гнул свое Штопоров. — Тот еще гусь! Между прочим, майор.
— То есть как?
— Да вот так, — в свою очередь вставил Фиолов. — Небось, уже доложил, кому следует… А рассказ у тебя замечательный. Сильный рассказ, — добавил он, торопливо прожевав бутерброд. — Что, еще по одной?
Приняли еще по одной. Что было дальше — не помню.
* * *
— Звать тебя будут так, — товарищ черкнул на бумажке короткое слово. — Запомни — и забудь! Второй раз писать не буду.
Герой зашевелил губами. Запомнил. И тут же забыл. Товарищ бросил бумажку в пепельницу и чиркнул спичкой.
— Задание у тебя простое, — продолжал он. — Ищешь. Находишь. Хвалишь. И тут же дискредитируешь. Всё понятно?
— Ищу. Нахожу. Хвалю. И тут же дискредитирую, — старательно повторил герой.
— Думаю, справишься. И не забудь про отчет о проделанной работе. Иначе без довольствия останешься, — посоветовал товарищ уже в прихожей. Невнятно попрощался и ушел, надвинув кепку на глаза. Прошелестели и стихли шаги на черной лестнице.
В тот же вечер герой, отныне имевший отличный псевдоним и привлекательную биографию, забрался в Интернет и приступил к планомерным поискам подходящей кандидатуры. Впервые столкнувшись с явлением массовой литературы, он поразился обилию прозаиков, беллетристов, романистов, эссеистов и просто писателей, однажды запутавшихся во «всемирной паутине». В коконах литературных сайтов грузно ворочались классики, жужжали маститые авторы, махали крылышками таланты, пищал одаренный молодняк. А над всем этим гудела на все голоса туча непризнанных гениев.
Герой растерялся. В поисках подходящей кандидатуры он суетливо тыкался в клавиши, но всякий раз неудачно. Сначала попался какой-то Сидянкин Роланд с воспоминаниями о своем детстве на плато Питон де ля Ривьер Нуар (это где-то в Маврикии). Питон де ля герой отмел, не задумываясь, вместе с Сидянкиным и Ривьер Нуаром: для России проблемы плато были неактуальны.
Не подошел для дискредитации и прозаик Эрих-Мария де Санта Рафаелов (явный псевдоним!). А вот над романом «Роковое пристрастие» молодого писателя В. Кладиногова (кажется, из Урюпинска) герой надолго задумался. Чем-то идеологически вредным и политически чуждым повеяло от первых же строчек кладиноговского романа:
«- А вы слышали, господа? У нас в Европе появился призрак, — сказал герр Шульц, на секунду отрываясь от пивной кружки. — Говорят, вчера днем он бродил по Кайзерштрассе. Фантастическое зрелище! Мой сосед, господин Маркс, пообещал написать о призраке в своём манифесте…»
Писатель явно задирался и лез на рожон. Однако, прикинув, где Урюпинск, а где — Кайзерштрассе, герой решил, что дискредитирует автора в другой раз. И снова взялся за поиски подходящей кандидатуры.
Неожиданно герой вздрогнул. Произошло это ровно в 3.48 a.m. Сначала он ничего не понял, потом вчитался — и ощутил легкий озноб. Судорогой свела мысль: «Да это же про меня написано!»
«Товарищ ясно сказал:
«И чтоб в Сети никаких портретов! Категорически воспрещается».
«И даже со спины нельзя? — спросил пока еще безымянный герой, на что товарищ из органов лишь усмехнулся:
«Со спины можно. Только без особых примет. Вот как у меня».
И показал герою свою неброскую спину…»
Фамилия автора ровным счетом ничего герою не говорила. Мало ли на свете таких Епихиных! Но сам текст… интонация… А главное, творческий подход. В общем, ясно, куда этот Епихин клонит.
Пункт номер один и номер два можно было считать выполненными. Теперь надо было кандидатуру расхвалить. До утра герой думал, как это сделать и с чего начать.
А утром — придумал.
«Только что прочитал ваш рассказ. Не удержался и копирнул себе в архивчик. Черт возьми это просто здорово! — писал герой, от волнения глотая запятые. — Характеры выверены персонажи жизненные. Читается-прочитывается на одном дыхании. Не примите за поучительство, но скажу одно — так держать! Надеюсь на дальнейшее сотрудничество в плане обмена мнениями по части ваших новых талантливых произведений.»
Приписал еще что-то про верность традициям Пушкина (а куда нынче без них?), да на e-mail этому самому Епихину письмо и отправил. А заодно уж и к сайту хвалебную рецензию прилепил. Чтобы всем было видно.
А дальше — по плану.
* * *
Очнувшись, я несколько минут лежал, не открывая глаз. Привыкал к незнакомой обстановке. Одет, обут и на мягком? Значит, не казенный дом. Как говорится, и на том спасибо…
Не знаю, как у других, а у меня большинство историй почему-то начинаются с выпивки. Сам не знаю, за какие грехи несу этот тяжкий крест. Не иначе как в детстве Венички Ерофеева начитался. А ведь так хорошо все начиналось! Зашли в кафе, за стол сели. Завели разговор по душам. И Фиолов: рассказ мой читал, два раза за бутылкой ходил. И правда, гений.
Вспомнив про гения, я с трудом открыл глаза и повел взглядом по сторонам. В сером предутреннем мареве проступало что-то из мебели. Пахло пролитым пивом и вчерашней пепельницей.
Надо было вставать — и идти.
Но — куда? И зачем?
— А живые здесь есть? — услышал я знакомый голос…
Убедившись, что живые в комнате есть, поэт поднялся с кресла, на котором лежал, и выдернул из-под стола полбутылки вермута.
— Ну, ты вчера был хорош! Пришлось к себе везти. Еле добрались, — слушал я хриплый голос своего спасителя. — А рассказ у тебя замечательный… Прямо Шекспир. Без дураков, — поэт глянул на опустевший сосуд и помрачнел. — Надо же, как быстро кончилось!..
Деньги у меня были. Вдвоем с поэтом сходили на угол. Взяли две, чтобы лишний раз не обуваться. Потом я слушал баллады, сонеты, рубаи, рондо и хокку, которые мне вперемешку читал поэт. А еще потом мы позвонили в журнал и узнали: Фиолова нет, с утра не приходил.
— Наверное, к Надежде Павловне вчера поехал, рассказ твой показать, вот и задержался, — предположил Штопоров, и почесал небритую щеку.
— Кто такая Надежда Павловна? — спросил я.
— Из критиков. Бродского знала, к Синявскому в гости ездила, — поэт рассеянно плеснул вина в стакан и рассеянно же выпил. — Если хочешь, могу познакомить. Момент!
Штопоров ухватился за телефон и торопливо застучал по кнопкам:
— Алё! Это Надежда Пав?.. Тьфу, ты, блин! Не узнал. Привет, Боря. Ты как?.. Понятно. А я тут с Епихиным сижу. Ну, с которым вчера… Понял, понял. Не много? Ну ладно. До встречи!
Шлепнул трубкой по аппарату и поднял с пола пиджак.
— Все, поехали. В гости. По дороге что-нибудь возьмем, — торопливо говорил он, застегиваясь через пуговицу. — Ну, Фиолов, ну, змей! Одиннадцати еще нет, а он с Надеждой Павловной уже последний коньяк допивает.
* * *
Не помню улицу и дом, куда мы поехали в тот памятный осенний день. Это где-то на Беговой. Наискосок от метро — и дворами, дворами… дворами. В кармане булькала перспектива общения с критиком Надеждой Павловной, знавшей Бродского и гостившей у Синявского. Жизнь была хороша. Сентябрь шуршал под ногами и требовал продолжения банкета.
Ох, и везет же тебе, Епихин! — думал я, пробираясь вслед за поэтом через линялые московские дворы. Всего-то месяц в столице, еще студенческий билет толком обмыть не успел, а уже с поэтом Штопоровым на дружеской ноге. Теперь вот критик на пару с гением в гости ждут. Это вам не на улице Добролюбова графоманов слушать!
— Ты главное, с Надеждой Павловной поздороваться не забудь, — на ходу наставлял меня поэт. — И что-нибудь ей приятное скажи. Ну, там, читал… или слышал. Она это любит. Не забудь!
— Не забуду, — отвечал я поэту шершавым голосом.
Вспоминая свое знакомство с Надеждой Павловной, могу с уверенностью сказать: кот у нее был безусловно крашеным. Слишком уж вызывающе дымчатым он выглядел в тот день, когда мы поднялись на этаж и трижды звякнули в одну неприметную квартиру.
Надежда Павловна оказалась несколько полноватой дамой приятной наружности в пушистых заячьих тапочках. Это кота и погубило. Он совершенно потерялся на заячьем фоне, и я случайно наступил бедняге на хвост.
— Под ноги надо смотреть! — от души посоветовала мне Надежда Павловна. — С утра лыка не вяжут. Алкаши! И чтоб долго не засиживались. Мне еще в «Новый мир» статью дописать надо.
Бог ты мой! «Дописать», «в «Новый мир»… Я простил ей и «лыко», и «алкаши». А из комнаты уже выходил гений Фиолов, с печатью Заратустры во лбу. Глаза у гения были полны знаков препинания.
— Молодцы, что приехали, — сказал гений, косясь на мой оттопыренный карман. — А хорошо же мы вчера посидели! И рассказ у тебя замечательный, — поглядел на хозяйку, подумал, сказал: — Талант! А что же ты, Наденька, гостей за стол не приглашаешь?
— Они Ермошу обидели, — сказала Надежда Павловна, и показала на меня. — Вот этот самый ему на хвост наступил. Медведь!
И губы надула.
Фиолов рассмеялся, обнял хозяйку за плечи и дружески мне подмигнул: мол, ничего, бывает. Я начал сбивчиво говорить о том, что как раз накануне прочитал одну статью… между прочим, в «Новом мире»… чудо, а не статья! Но хозяйка меня не слушала. Вскоре мы уже сидели на кухне за столом. Кот, понятно, не пил, прилег Надежде Павловне на колени и задремал, мы же приняли по одной и закусили подгоревшими котлетами.
— Вы у кого в семинаре? — спросила Надежда Павловна, несколько подобревшая после стакана портвейна. Я ответил. — Знаю Васю. Недурственный беллетрист, хотя и несколько старомоден. Сейчас герои так не изъясняются. Я собираюсь его в журнале протянуть. Чтобы не задавался.
— Давно пора, — ввернул Фиолов и сурово поправил очки. — Думает, раз он в Литинституте преподает, так ему уже все можно?
— А вам Василий Степанович нравится? — Это опять Надежда Павловна. Я замялся. — Да вы говорите, не стесняйтесь. Здесь все свои.
Тотчас же кот поднял голову и ехидно на меня посмотрел. Понимаю, что так не бывает. И тем не менее…
— Семинар он ведет интересно, — нерешительно начал я. — Много ездил, встречался с известными людьми…
— Ну, еще бы! Полковник, — брякнул Штопоров.
— Неужели и он?.. — я не верил своим ушам.
— А ты как думал? — Поэт хохотнул. — Между прочим, медаль у него. За Бродского дали. Я же тебе говорил: правду в мешке не утаишь!
Я заглянул поэту в глаза и увидел вчерашних бесов.
— Это ты уже слишком, Володя… Не увлекайся, — заметил Фиолов. И тут же снова принялся расхваливать мой рассказ (не поленился принести из комнаты рукопись). — А может, Наденька, ты его куда-нибудь пристроишь? В «Новый мир», например?
Надежда Павловна помолчала. Задумчиво погладила кота.
— Хорошо. Только ради тебя. Я попробую.
— Чудно, чудно! — Хлопушкой ахнул Фиолов. — Вот за что я тебя люблю, так это за твою отзывчивость. Молодец!
Глаза у гения затуманились, а очки — помутнели.
— Поддерживаю, — сказал Штопоров, и взялся за бутылку. Разлить не успел — подал голос дверной звонок. Надежда Павловна смахнула кота на пол и скрылась в прихожей, но тут же вернулась (оказалось, ошиблись дверью). — Господа офицеры, предлагаю выпить за присутствующую здесь даму, — продолжил Штопоров. — Мужчины пьют стоя. Вот так! — Он поднял правую руку и согнул ее под прямым углом. (Показалось: вспыхнули и погасли у поэта на плечах лейтенантские погоны.)
Встали. Выпили. Сели. Минут пятнадцать говорили о пустяках. Допили, что было. И разговор вдруг начал рассыпаться.
— Между прочим, мне еще статью надо дописать, — сказала Надежда Павловна, интеллигентно придавливая зевок кончиками пальцев. Мы с поэтом переглянулись и потянулись из-за стола. Кот зашипел и шмыгнул в комнату. — Ты, Боря, тоже иди, отдыхай.
— Ну, Надюша!..
— Иди, иди.
— Я тебе вечером позвоню? — робко спросил Фиолов…
* * *
— Докладывай. Только не торопись. Опять свалишь все в одну кучу, а мне потом разбирайся, — товарищ Семёнов покосился на завешенное окно и машинально поправил штору.– Что с кандидатурой? Нашел?
— Так точно, нашел.
— Расхвалил?
— Да еще как! Один раз даже Шекспиром его назвал.
Легкая тень пробежала у товарища Семенова по лицу и исчезла за левым ухом.
— Что-нибудь не так? — смущенно спросил герой.
— Все не так! — сердито отвечал Семенов. — Причем здесь Шекспир? Их Вильям здесь совершенно не причем. Надо было кандидатуру хотя бы Гоголем назвать, в крайнем случае, этим, как его?.. Ну, не важно. А ты?.. Эх, молодежь, молодежь! Учи вас, не учи…
Герой слегка покраснел. А товарищ вздохнул и привычно задумался.
— Ладно, бог с ним, с Шекспиром. На довольствии это не отразится, — сказал Семенов. — А как насчет дискредитации? — и взглянул на часы. — Только не тяни, у меня на сегодня еще парочка встреч. Не один ты такой… Когда дискредитировать начнешь?
— Да прямо сейчас и начну, — сказал герой. — Так его, подлеца, зацеплю — мало не покажется!
— Смотри, не переусердствуй, — заметил товарищ. — Писатели, они такие! Нервные они, писатели. Один, вон, обиделся, так до сих пор успокоиться не может. Недавно полное собрание сочинений решил издать… Ты с ним помягче, помягче! До инфаркта не доведи. Нам талантливые люди не только за «бугром» нужны!
Посоветовал впредь к фигуранту с Шекспиром не лезть. И ушел черным ходом.
* * *
Кажется невероятным, но мы потерялись прямо в подъезде. Вот только что все втроем спускались по лестнице, а когда я вышел на улицу, рядом со мной уже никого не было. Чудеса, да и только. Пришлось вернуться, подняться на этаж, позвонить в квартиру. Странно, но открывать мне не спешили. Может, не тот этаж?
Спустился ниже и вновь позвонил. Три раза. И даже слегка постучал кулаком. Что, и здесь никого? Постучал еще разок и услышал из-за двери чей-то старческий голос:
— А все равно не открою! Сказала вчера — не открою, и не открою. Стучи, не стучи…
Кажется, начинала заворачиваться очередная история.
Если бы не вермут с утра и портвейн к обеду, я бы плюнул на все и поехал на улицу Добролюбова. Но, простите, вермут с портвейном… Вверху чуть слышно хлопнула дверь. Я подождал, однако вниз никто не спускался. Пришлось подняться на два этажа выше. На площадке никого не было.
Ну, где ж вы, гении? Где — таланты? Я постучался в крайнюю дверь. На удачу. И вдруг заметил, что дверь чуть приоткрыта. Толкнул ее — и она открылась настежь.
— Эй! — позвал я, но из комнаты никто не выходил. Любопытство ухватило меня за ухо и поволокло в прихожую. Я сделал пару шагов и заглянул в комнату. Разбросанные на полу вещи намекали на непрошеных гостей. А заодно уж и на ст. 158 УК РФ (в редакции 1997 года).
Я повернулся и вышел на площадку. Поднял голову и увидел чердачный люк. Он был открыт.
Ну, Володя! Ну, гений Фиолов! Шутники хреновы.
Я ухватился за лестничную перекладину и стал карабкаться вверх.
Сейчас вот думаю: зачем я тогда это сделал?..
* * *
«Только что прочитал ваш так называемый рассказ. Это же черт знает что! Ни в какие ворота не лезет! — торопливо писал герой, то и дело сверяясь с учебником Бархударова и Крючкова. — Характеры вялые, персонажи ходульные. А главное, кот. Чем он вам не понравился? Что, уже и кота покрасить нельзя?! Классики в гробу переворачиваются от вашего так называемого рассказа! А вы еще имели наглость обратиться ко мне с просьбой — пристроить ваше „произведение“ в какой-нибудь журнал. Это подлость, хотя и маленькая, но настоящая. Таким как вы не место в рядах мировой литературы, знавшей не только Шекспира, но и многих, многих других. А наше недолгое сотрудничество в плане обмена мнениями о судьбах России предлагаю на этом закончить».
Приписал про верность прежним идеалам, каковые даже Пушкину не снились, и бросил письмо в Интернет. А копию оставил себе. Для отчета, как товарищ Семенов просил.
И отправился на боковую.
* * *
Итак, я забрался по лестнице и заглянул в чердачные внутренности. В серых стропилах таилась чужая жизнь. Метрах в двадцати от себя я разглядел в полумраке две фигуры и засмеялся: здесь они, голубчики!
— Думали, не найду? — крикнул я громко и весело в душный чердачный полумрак.– Кончайте фигней заниматься.
Однако вместо того, чтобы идти ко мне с извинениями, фигуры начали от меня удаляться. Мне стало обидно. Вчера, когда мы в кафе сидели, приятелем я для них был, да и сегодня, тоже… Что за глупые шутки?
Через секунду я уже был наверху. В дальнем конце чердака послышался визг потревоженного железа: видимо, кто-то пытался открыть крышку люка. Я торопливо пошел на этот звук.
Они и в самом деле пытались открыть чердачный люк, эти двое — мужчина и женщина. Впрочем, над люком возился один мужчина — с ненавистью обреченного тянул на себя оббитую жестью крышку. А женщина стояла рядом. Лет тридцати на вид. Туго набитая сумка жалась к ее ногам, как приблудившаяся дворняга.
Я еще только подходил к этой парочке, не представляя, что будет дальше, а они уже приготовились к встрече. Женщина отступила назад, прижалась спиной к стропилам, словно прилипла к ним, мужчина же быстро поднялся с колен и сделал шаг в мою сторону. Я невольно остановился. Впрочем, на вид незнакомец был явно слабей меня. Худой, узколицый. Скорей, противник, но не боец.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.
— Ну, привет, землячок, — узколицый криво усмехнулся. — Кого ищешь?
— Да так. Никого.
— Ты мне горбатого не лепи! — он попытался взять меня на горло. — Сюда зачем полез?
— Тебе-то что? Прогуляться захотел, — сказал я первое, что пришло в голову. И подчеркнуто неторопливо стал опускать руку в пиджачный карман. Иногда это действует.
Узколицый с тревогой смотрел на меня. Ожидал что-нибудь опасного, вроде ножа или удостоверения. Я достал сигареты и закурил, всем своим видом показывая, что оказался здесь совершенно случайно. Узколицый был тертый мужик: тотчас же сделал вид, что и сам обожает гулять по чердаку. Оглянулся на подружку, сказал:
— Кажись, не врет землячок. А ты — «менты, менты»… — Присел и вновь рванул на себя крышку люка. Захрипели выдираемые гвозди. — Ну, пассс… скуда!
Люк открылся. Остролицый замер, прислушиваясь. В подъезде было тихо. Глянул на женщину:
— Что примерзла? Давай, лезь! Я подам, — Сумка исчезла вслед за женщиной. — Ну, гуляй, землячок! — усмехнулся остролицый. Через секунду он был уже внизу. А еще через пару секунд я стоял рядом с ним на площадке. Мне было все равно, с кем отсюда уходить. Искать поэтов и гениев на чердаке уже не хотелось.
Мы спустились по лестнице, вышли на улицу. Завернули за угол. И так же молча, не глядя друг на друга, пошли прочь чужим осенним двором.
За три квартала от дома мы остановились и не сговариваясь закурили.
— Ты случайно во Владике не был? — спросил остролицый. Я покачал головой. — Кажись, я тебя где-то видел… А может, в Барнауле встречались?
— Ошибаешься. Я дальше Москвы не выезжал.
При этих словах женщина посмотрела на меня с явным сожалением.
— Ладно, твое дело, — остролицый швырнул окурок. — А то, может, пойдем, выпьем? Там есть, — он легонько пнул сумку в пухлый бок. — Купеческая! Типа, брэнди. Ты ведь вроде как с нами?..
— Ошибаешься. Я сам по себе, — сказал я. И это была единственная правда, которой я захотел с ними поделиться.
Они ушли, по привычке оглядываясь. Унесли с собой тень Барнаула и морок Владивостока. Я забыл о них прежде, чем сел в троллейбус №3, собираясь ехать на улицу Добролюбова — в общагу.
Не знаю, где и за что они сели. Да это и не важно. А я в тот же вечер подрался с одним прозаиком. Из-за пустяка. Он говорил, что *** — человек талантливый, чуть ли не гениальный. А я говорил, что *** — обыкновенный стукач.
* * *
Спал герой спокойно. Совесть его не тревожила. Герою снились щедрое довольствие, медаль к ордену «За заслуги перед Отечеством» и бесплатная путевка в Турцию — в знаменитый отель «Mirage Park Resort».
А ближе к утру приснился товарищ Семенов. Лицо у него было мрачным. «Плохо дело! Кажись, упустили мы твоего фигуранта, — вздохнул товарищ Семенов. — Я так думаю, по чердаку он от дискредитации ушел!».
Во сне герой распрощался с медалью, турецким отелем и довольствием, всхлипнул и проснулся. А там, во сне, товарищ Семенов молча стянул с головы кепку. С минуту постоял, уткнувшись взглядом в пол, внимательно разглядывал подозрительно яркий сучок на казенном паркете.
«Столько времени зря потеряли, такую технику угробили! А ради чего? — думал Семенов с горечью. — Лучше бы мы Кладиноговым занялись. Тот еще фрукт! На политику замахивается, Маркса высмеивает. Дело прошлое, но все равно… И за „Манифест“ обидно. Вот его мы, пожалуй, и дискредитируем. Прямо завтра и начнём. Чтобы другим неповадно было!»
Надел кепку. И вышел в коридор, полный запахов старых дел, ношеной амуниции и безвестных подвигов.
