Стихи и бутерброды

Давненько же я не заглядывал в свою мастерскую! А заглянуть бы не мешало: работы здесь хватит. Стихов нынче много пишут, и не захочешь, а взгляд на какой-нибудь литературный сайт упадет.

Там хорошо, на сайте: и дуб есть зеленый – стихотворный, и златая цепь комментариев на дубе том… И учёных котов, замечу, на сайте гораздо больше, чем у Пушкина и Куклачёва, вместе взятых. Знаете Куклачёва, который из цирка? Ну очень умные коты, ну очень! Так и прут поэтов нахваливать, так и прут…

Впрочем, я не о котах. И не о русалках, которые массовым порядком гнездятся на поэтических ветвях.  Меня больше тянет поговорить о неведомых дорожках, подстерегающих всякого пишущего стихи. Ритм, рифма, размер стихотворной строки, – об этом у нас разговор уже был. Не поговорить ли нам тогда о чём-нибудь другом?

Например, о поэтическом образе.

*   *   *

Представьте: вот ваша первая строка. А это – строка последняя. Положите между ними сочный поэтический образ – и получите восхитительный стихотворный бутерброд. Или гамбургер, кому что нравится. Называю вещи своими именами, потому как поэзия – тоже пища, хотя и духовная. И готовить её следует по всем правилам стихотворной кухни.

Начнем с простого – с классического русского бутерброда.

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
Умрешь — начнешь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

В этом стихотворении Блок – натуральный аскет. Два ломтика хлеба, положенные один на другой, – вот практически и все, что мы можем отведать. Да, есть ещё два маленьких кусочка ветчины – два образа: «бессмысленный свет» и «ледяная рябь». Эмоциональное ядро стихотворения – словосочетание «исхода нет». От него совершается заданный поэтом возврат — от улицы и фонаря к фонарю же и улице.

А вот еще бутерброд от Блока:

Город спит, окутан мглою,
Чуть мерцают фонари…
Там, далёко за Невою,
Вижу отблески зари.
В этом дальнем отраженьи,
В этих отблесках огня
Притаилось пробужденье
Дней тоскливых для меня.

Здесь и вовсе все просто, сплошной хлеб, причём даже без масла. Классическая поэзия от созерцателя, который начал во здравие городского пейзажа, а закончил ощущением приближающихся тоскливых дней.

По большому счету, здесь нет даже образа, поскольку отсутствуют ассоциации. Мерцают фонари? Ну и пусть мерцают, не жалко. Отблески зари? Так эти отблески в русской поэзии чуть не в каждой строчке видны…

Понятно, что без описательности в поэзии не обойтись. Все молодые поэты, во всяком случае – большинство, – начинают с описательности. Это просто: что вижу, о том и пишу. И только позже к поэту приходит осознание того, что слово может иметь не одно, а сто одно значение. Всё зависит от эпитета.

Письменный стол может быть старым, а может быть и умудрённым. Он может быть исстрадавшимся – вместе с поэтом, который за этим столом творит. Или вот вам ещё один стол – с наглыми пухлыми ножками. Кто может сидеть за таким столом, думаю, понятно и без перевода.

Чем точней эпитет, тем ярче ассоциация, которую он рождает. И тем ярче образ, на который ассоциация работает.

Образ – картина, а не музейная бирка на раме. Эпитет, метафора – суть образа, его плоть и кровь.

Да вот же, кстати:

… Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть!..

Но это уже не Блок, а Есенин. Уберите у него в «Пугачёве» эпитеты к слову «муть», и трагедия бунтаря XVIII-го века мгновенно приобретет вид разговора с похмелья на бытовом уровне.

Здесь можно было бы заметить, что два эпитета – «сумасшедшая» и «бешеная» – весьма близки между собой, что вряд ли назовешь удачей. Однако, можно найти этому и объяснение: не всякое сумасшествие – тихое помешательство, вроде вялотекущей шизофрении. Помню, в психиатрической больнице, где я когда-то в должности санитара набирал трудовой стаж для мединститута, ну такие кататонические буяны попадались! Вчетвером не могли справиться.

«Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?»  Впрочем, я не об этом.

Оттолкнувшись от «сумасшедшая», Есенин сознательно усиливает образ, конкретизирует его – добавляет к слову «муть» эпитет «бешеная». А от бешенства, понятно, уже и до крови недалеко. Так что Есенина грех за эпитеты трогать – здесь всё на месте.

Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека! –

повторим мы вслед за Хлопушей. И отправимся читать Есенина…

Или — Блока. Кому что нравится.