Давненько же я не заглядывал в свою мастерскую! А заглянуть бы не мешало: работы здесь хватит. Стихов нынче много пишут, и не захочешь, а взгляд на какой-нибудь литературный сайт упадет.
Там хорошо, на сайте: и дуб есть зеленый – стихотворный, и златая цепь комментариев на дубе том… И учёных котов, замечу, на сайте гораздо больше, чем у Пушкина и Куклачёва, вместе взятых. Знаете Куклачёва, который из цирка? Ну очень умные коты, ну очень! Так и прут поэтов нахваливать, так и прут…
Впрочем, я не о котах. И не о русалках, которые массовым порядком гнездятся на поэтических ветвях. Меня больше тянет поговорить о неведомых дорожках, подстерегающих всякого пишущего стихи. Ритм, рифма, размер стихотворной строки, – об этом у нас разговор уже был. Не поговорить ли нам тогда о чём-нибудь другом?
Например, о поэтическом образе.
* * *
Представьте: вот ваша первая строка. А это – строка последняя. Положите между ними сочный поэтический образ – и получите восхитительный стихотворный бутерброд. Или гамбургер, кому что нравится. Называю вещи своими именами, потому как поэзия – тоже пища, хотя и духовная. И готовить её следует по всем правилам стихотворной кухни.
Начнем с простого – с классического русского бутерброда.
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — Всё будет так. Исхода нет. Умрешь — начнешь опять сначала И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.
В этом стихотворении Блок – натуральный аскет. Два ломтика хлеба, положенные один на другой, – вот практически и все, что мы можем отведать. Да, есть ещё два маленьких кусочка ветчины – два образа: «бессмысленный свет» и «ледяная рябь». Эмоциональное ядро стихотворения – словосочетание «исхода нет». От него совершается заданный поэтом возврат — от улицы и фонаря к фонарю же и улице.
А вот еще бутерброд от Блока:
Город спит, окутан мглою, Чуть мерцают фонари… Там, далёко за Невою, Вижу отблески зари. В этом дальнем отраженьи, В этих отблесках огня Притаилось пробужденье Дней тоскливых для меня.
Здесь и вовсе все просто, сплошной хлеб, причём даже без масла. Классическая поэзия от созерцателя, который начал во здравие городского пейзажа, а закончил ощущением приближающихся тоскливых дней.
По большому счету, здесь нет даже образа, поскольку отсутствуют ассоциации. Мерцают фонари? Ну и пусть мерцают, не жалко. Отблески зари? Так эти отблески в русской поэзии чуть не в каждой строчке видны…
Понятно, что без описательности в поэзии не обойтись. Все молодые поэты, во всяком случае – большинство, – начинают с описательности. Это просто: что вижу, о том и пишу. И только позже к поэту приходит осознание того, что слово может иметь не одно, а сто одно значение. Всё зависит от эпитета.
Письменный стол может быть старым, а может быть и умудрённым. Он может быть исстрадавшимся – вместе с поэтом, который за этим столом творит. Или вот вам ещё один стол – с наглыми пухлыми ножками. Кто может сидеть за таким столом, думаю, понятно и без перевода.
Чем точней эпитет, тем ярче ассоциация, которую он рождает. И тем ярче образ, на который ассоциация работает.
Образ – картина, а не музейная бирка на раме. Эпитет, метафора – суть образа, его плоть и кровь.
Да вот же, кстати:
… Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть!..
Но это уже не Блок, а Есенин. Уберите у него в «Пугачёве» эпитеты к слову «муть», и трагедия бунтаря XVIII-го века мгновенно приобретет вид разговора с похмелья на бытовом уровне.
Здесь можно было бы заметить, что два эпитета – «сумасшедшая» и «бешеная» – весьма близки между собой, что вряд ли назовешь удачей. Однако, можно найти этому и объяснение: не всякое сумасшествие – тихое помешательство, вроде вялотекущей шизофрении. Помню, в психиатрической больнице, где я когда-то в должности санитара набирал трудовой стаж для мединститута, ну такие кататонические буяны попадались! Вчетвером не могли справиться.
«Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?» Впрочем, я не об этом.
Оттолкнувшись от «сумасшедшая», Есенин сознательно усиливает образ, конкретизирует его – добавляет к слову «муть» эпитет «бешеная». А от бешенства, понятно, уже и до крови недалеко. Так что Есенина грех за эпитеты трогать – здесь всё на месте.
Проведите, проведите меня к нему, Я хочу видеть этого человека! –
повторим мы вслед за Хлопушей. И отправимся читать Есенина…
Или — Блока. Кому что нравится.