— Послушай, Изя, я таки дам тебе десять шекелей, но только чтоб пожалеть твою скрипку. Это совсем не то, что ты хотел бы иметь в этой жизни, — сказал старик Канторович, с сожалением отрываясь от «Новой русской газеты». Каждый Шабат он читал ее, сидя в качалке у окна, и это было так же привычно для Канторовича, как ежегодный поход к Стене плача.
— Двадцать, — уточнил умный Изя, извлекая из инструмента очередное си-бемоль, живо напомнившее Канторовичу скрип рассохшихся ставень в послевоенном Мариуполе.
— За двадцать шекелей я попросил бы тетю Мойшу отвезти тебя обратно в Хайфу, к твоим родителям, — заметил Канторович, привычно отгоняя от себя воспоминания о Мариуполе. — Десять. И чтоб ты ел мороженое не меньше, чем полчаса. Бесэдер? — не преминул он показать свое знание вновь обретенного языка (иначе какой бы это был Канторович без иврита?)
Сделка состоялась. Мальчик Изя отложил скрипку и выскочил за дверь. А старик Канторович, наслаждаясь тишиной, продолжил чтение газетной передовицы.
«Вчера премьер-министр Шарон заявил в Кнессете, что русскоязычным олим еще предстоит оценить те глубокие преобразования, которые сегодня происходят в Израиле…»
На этом месте Канторович свернул газету трубочкой и прицелился в злобную палестинскую муху, с утра жужжавшую со стекла про аль-джихад в отдельно взятой еврейской квартире.
Хлоп! Кнессет изрядно тряхнуло, однако Шарон удержался и продолжил свою речь, а русскоязычные олим вообще ничего не заметили. Что же касается мухи, то она свечой взмыла вверх и прилипла к потолку, косясь на Канторовича подбитым глазом.
«Плохо дело! Старею», — подумал Канторович. Погрозил мухе кулаком, поправил очки и вновь развернул газету.
«…преобразования, которые сегодня происходят в Израиле. Между тем, русскоязычным олим известно, что…»
Здесь Канторович был вынужден вновь скрутить Кнессет в трубочку. На этот раз муха сорвалась с потолка и бесстрашно вошла в пике, с явным намерением протаранить старика и погибнуть вместе с ним во имя Аллаха. Хитрый Канторович сделал вид, что не заметил маневра, однако все время был начеку. И попытался сбить вражескую муху еще на подлете. Однако муха разгадала этот план и умирать передумала. Она со свистом пронеслась мимо Канторовича и приземлилась на подоконнике.
— Шалом! — сказал Канторович с интонацией бывалого дипломата. Выдержал долгую паузу, тщательно прицелился сквозь диоптрии и выстрелил газетой по врагу.
Хлоп! Кнессет снова тряхнуло, на этот раз так, что повылетели стекла. Муха снова поднялась к потолку, а премьер-министр Шарон оборвал свою речь на полуслове и предложил немедленно рассмотреть вопрос о коварном существе, угрожающем олим Канторовичу. Большинством голосов предложение было принято.
— Тов, — сказал премьер-министр на иврите, и начал доклад.
— Ззз! — огрызнулась муха на фарси.
— Шоб тоби грець! — отвечал Канторович на языке послевоенного Мариуполя.
Выбравшись из качалки, он принес табурет и установил его как раз под мухой. Скрутил газету по третьему разу и тяжело вознесся к потолку, боясь спугнуть проклятую. Или промахнуться.
Муха сучила ножками и делала вид, что ей глубоко плевать на весь Кнессет. Между тем, судьба злодейки уже висела на волоске. Премьер-министр потребовал нанести по мухе превентивный ракетный удар и смести ее с лица земли.
И очень скоро в телефонных проводах зазвучали голоса военных.
Однако всех опередил Канторович.
Он укрепился на табурете. Он затаил дыхание. Он замахнулся…
Хлоп! Мимо.
Хлоп! Опять мимо.
Хлоп, хлоп, хлоп! Мимо, мимо, мимо…
— Аллах акбар! — крикнула муха, вылетая в форточку. Канторович проводил ее мутным взглядом и слез с табурета. Бросил растерзанную газету в угол и упал в свою качалку. Читать о том, что думают русскоязычные олим насчет глубоких преобразований в Израиле, ему уже не хотелось.
Канторович думал о том, как ему не повезло с этой мухой. Да ему всю жизнь не везло, ни здесь, в Израиле, ни там, в Мариуполе! Не везло ни ему, Канторовичу, ни дяде его — Иосифу, ни тете его — Саре… Их всю жизнь кусали мухи, и там, в Мариуполе, и здесь, в Израиле. Но там хоть были мухи свои, домашние, глупые, их можно было обмануть простой липучкой, а здесь? Все злые, черные, все ругаются… Бедный, бедный народ израилевый, бедный олим Канторович!
Открылась дверь, и в комнату вошел мальчик Изя со следами мороженого на лице.
— Там полно военных, сюда никого не пускают. Пришлось соврать, что я в этом доме живу, — сказал умный Изя.
И снова взялся за скрипку.
Играл он, правда, недолго. До первой мухи. В крайнем случае, до второй.
Зихроно ливраха…